Правила жизни Владимир Назаров артист, 54 года, Саратов “ Театр для меня, как для рыбы вода. Я не могу жить без репетиций, без прогонов. Премьеры для меня даже не так важны, как бы это странно не прозвучало. Мне важен процесс. «Не тот счастливец, кто достиг, счастливец – тот, кто достигает». Движение к достижению намного интереснее по большому счету, чем сам результат. ”

Когда я пришел в театр, заслуженный артист казался мне человеком на пьедестале, а уж народный – это пьедестал на пьедестале и еще коврик внизу постелен, и цветы лежат, и еще какая-то подставочка – а потом уже человек над всем этим возвышается. И даже простые артисты, которых я всех знал по имени-отчеству, были для меня божествами. Сейчас звания не так значимы, как прежде, – не знаю, почему?

Когда не имеешь звания – хочешь его, а когда оно есть, вроде бы это уже само собой разумеется. Меня звание не изменило, никак не повлияло на отношение к людям, и гонора не появилось. Я одинаково, по-человечески, общаюсь с коллегами-артистами и с теми женщинами, которые в театре полы моют, или буфетчицей Любочкой. Нет во мне высокомерия. Мне кажется, это главный мой плюс.

Я мгновенно чувствую фальшь. Человек еще только подходит ко мне, а я уже чувствую, с чем он идет, ощущаю его ауру, его настрой. Бывает лучше броситься наутек и обежать его за пять кварталов, чем встретиться и поговорить. Стараюсь избегать неискренних людей.

Я – Весы по гороскопу, мне трудно принимать решения. Я точно как тот осел, который не знал, с какой копны начать есть.... Когда говорят: ну, выбирай, выбирай и бери! – я начинаю судорожно метаться и обязательно выберу что-нибудь не то. На рынке всегда спрашиваю у продавца: а вы бы себе домой, какой кусок взяли? И беру то, что советуют другие. Это касается всего – от малого до большого. Наверное поэтому я люблю играть в шахматы: они требуют максимальной сосредоточенности и постоянного самостоятельного принятия решений, особенно в сеансе одновременной игры.

Я не могу репетировать без того костюма, в который одет мой персонаж. Если он в трусах, то мне изначально нужно работать в трусах, чтобы сразу войти в ту самую речку, а не стоять на берегу и размышлять, прикидывать, как бы это было, если бы.... Например, в «Завтраке у Предводителя» мой Мирвошкин в зеленом мундире, как уж извивается, везде поспевает, стремясь угодить Предводителю, которого гениально играл Сережа Сосновский.

Одиноких людей тьма. Я их всегда среди толпы вижу. Одинокий человек как младенец.

Мы одиннадцать лет играли спектакль по пьесе Николая Коляды «Мы едем, едем, едем...». И еще бы играли и играли. Потому что там как раз про одиночество, которое съедает людей, и про то, как они меняются, как открываются друг другу, когда встречают родную душу. Сидят рядышком, как голые, и рассказывают о том, что чувствуют, что с ними происходит. И на наших глазах становятся другими людьми.

У каждого человека есть то, что он не то чтобы скрывает, убил там, закопал и надпись написал, но то, чем он просто не хочет делиться с другими. С детства во мне живет убеждение, что про мистические истории, которые случались с тобой, лучше молчать.

Чувствую себя специфически русским артистом. Когда мы репетировали «Роберто Зукко» с французским режиссером да еще через переводчика, в одной сцене на меня был направлен пистолет героя Андрея Седова. Мой герой, естественно, дрожал, как осиновый лист, а режиссер говорил: не надо, не играйте испуг! Я с ним спорил до хрипоты. Ну как? Если к вам в Липках в темноте подойдет мужик с пистолетом и спросит, который час, как пройти в библиотеку или попросит закурить, вы же не останетесь спокойны. Я бы умер со страху. В европейском театре, может, это как-то иначе происходит, не знаю, но в итоге я играл в «Роберто Зукко» как русский артист.

Мы принимали участие в интернет-проекте «Чехов жив». Там нам тоже говорили: не надо ничего играть, просто читайте текст. Я не могу просто прочитать текст! Сам текст вызывает во мне эмоциональную реакцию сразу же – неважно слушает меня при этом одинокая старушка или весь мир. Хочу я ли нет, проникаюсь персонажем мгновенно. Как Фрося Бурлакова из моего любимого фильма «Приходите завтра». Я доверяю своей природе. Она меня ведет. Жаль, что режиссера Саши Плетнева нет с нами, он меня в этом смысле понимал.

Минуты счастья в жизни связаны порою с такими пустяками. Можно идти по улице, обходя лужи, есть копеечный пирожок с повидлом, которое капает на рукав, и быть абсолютно счастливым.

Порфирием Петровичем в «Преступлении и наказании» движет прежде всего желание понять: ну как это так можно – взять топор и убить другого человека? Он пристально вглядывается в Раскольникова, изучает его статейку, носом чуя, что тот совершил убийство. Говорят, что самые хорошие сыщики те, кто способны, как артисты, влезть в психологию убийцы, почувствовать его логику.

Я иногда называю роль ролюшкой – любя. В этом нет пренебрежения. Это, наоборот, уменьшительно-ласкательно. Что-то мягкое, родное, близкое.

В каждом есть что-то от верноподданства шекспировского Полония. Если я понимаю, что от человека зависит моя судьба, то волей-неволей психофизическая суть моя хочет понравиться, не вызывать отрицательных эмоций, производить позитивное впечатление. Хочу, чтобы мое имя воспринималось в положительном контексте. Я не бунтарь. Баррикады – это не мое. Я считаю, что всегда можно договориться за столом. О любой проблеме. В политике это сложнее: там мы имеем дело с верхушкой айсберга и мутной водой вокруг. Но о политике я ни говорить, ни думать не хочу. А в человеческом деле договориться можно всегда. Я никогда не буду делать то, что человеку не нравится. Готов идти на любые компромиссы, чтобы человеку было со мной хорошо. В противном случае, лучше сразу разбежаться в разные стороны.

Полоний в «Гамлете» погибает в тот момент, когда ему кажется, что он уже доказал Клавдию свою незаменимость, что все у него под контролем.

Я поражаюсь, откуда берется эта энергия, эта жажда жизни у Владимира Зельдина?! Ему же сто лет! Я в пятьдесят лет играю три спектакля, а он в сто лет играет три спектакля! А Людмила Николаевна Гришина! Смотрите, как нужно играть, смотрите Гришину в спектакле «Ба»! Потрясающе! Такой жизнерадостный напор! Не понимаешь, как она так делает?! Самое удивительное, самое интересное в искусстве то, что непонятно как сделано.

Театр для меня, как для рыбы вода. Недавно пересматривал любимый с детства фильм – «Человек-амфибия». Ихтиандр там задыхался без воды. Я тоже задыхаюсь, не могу жить без репетиций, без прогонов. Премьеры для меня даже не так важны, как бы это странно ни прозвучало. Мне важен процесс. «Не тот счастливец, кто достиг, счастливец – тот, кто достигает». Движение к достижению намного интереснее по большому счету, чем сам результат.

Я обожаю режиссеров, которые отдаются театру целиком. Не за деньги, не за то, что кто-то что-то напишет или скажет, а потому что это их природная сущность. Мне кажется, что я сам такой. Театр – это моя сущность.

Весы очень тяжело переживают нарушение равновесия, гармонии, это воздействует на них убийственно. Невероятно сложно справляться с потерями. Носишься, как курица с отрубленной головой по двору, не зная, куда приткнуться.

Я, как любой человек, ищу в тяжелые моменты жизни поддержки в судьбах других людей, хочу понять, что помогает им справиться с несчастьем. Они выстояли, а ты тогда чего распустился? В театре легче собраться и играть «Ночь ошибок» или «Школу жён». Дома намного сложнее. Пытаешься забыться в делах. Но понимаешь, что всё равно – у тебя никого нет. Реальность – жесткая вещь. 

Записала Ольга Харитонова

Фото Алексея Гуськова