Дочь знаменитого кинорежиссера устроила Хаос
Разные театры Наны Абдрашитовой
В театре начались репетиции спектакля «Хаос. Женщины на грани нервного срыва» по пьесе современного финского драматурга Мики Мюллюахо. Постановку осуществляет режиссер Йоэл Лехтонен, а над сценографией и костюмами трудится Нана Абдрашитова, дочь кинорежиссера Вадима Абдрашитова, чьи картины «Слово для защиты», «Остановился поезд», «Парад планет», «Плюмбум, или Опасная игра», «Слуга», «Время танцора» и другие широко известны и любимы зрителями нескольких поколений.
Нана, фильмы Вадима Юсуповича сыграли очень значительную роль в формировании социального зрения и самочувствия советской интеллигенции. Как он на вас повлиял?
Влияние отца, конечно, огромно. Прежде всего мне приходилось с удовольствием смотреть на процесс съемок.
Вы классический киношный ребенок, выросший на съемочной площадке?
Да, первый фильм отца, где я ребенком наблюдала за процессом, – «Парад планет». Прекрасно помню ночные съемки, купание в речке, Олега Ивановича Борисова и других замечательных актеров. Так что можно сказать, что мои первые внятные воспоминания детства связаны с этими съемками в Пущино. В дальнейшем картины отца всегда становились важными жизненными вехами. Потом пришло их осознание не жизненно-бытовое, а уже другое. И это стало не только наблюдением за тем, как папа работает, но и воспитанием определенной позиции: что ты делаешь, почему и для чего, какие у тебя цели? С кем ты делаешь? С кем ты можешь созидать, а с кем не можешь. Говоря пафосно, папа – человек чести, является символом чистоплотности для многих, и пребывание рядом, конечно же, воспитывает и заставляет задаваться всеми этими вопросами.
То есть в буквальном смысле: есть люди, с которыми вы будете вместе работать, а есть, с кем никогда?
Да, буквально. Мне кажется, что это нормально. Любой человек, который искренне относится к тому, что делает, вынужден выбирать.
В сегодняшней жизни такая разборчивость значительно сокращает пространство деятельности?
Может быть, мне везет, но я в этом смысле человек благополучный. Конечно, жизнь ставит в разные ситуации, особенно когда ты не находишься в личном аквариуме, а когда активно занят. Но все равно, среда формируется вокруг самого человека. Так что конфликтных решений давно не было, мне встречаются в основном интересные и хорошие люди.
А как же вам удалось избежать кино и прийти к театру?
Я с детства рисовала. У меня мама живописец. Кстати, ее декоративными работами украшен Саратовский театр кукол. Я еще там не была, но обязательно посмотрю. Она признанный мастер, академик. По маминой линии я художник в пятом поколении. Мой прадедушка был учеником Репина, а брат моего дедушки – автор плаката «Родина-мать зовет». Так что моя грузинско-московская семья очень-очень художественная – все художники. Я никогда не думала быть театральным художником, но всегда ходила с папой в театр на все премьеры. И до сих пор хожу (недавно мы вместе были на «Театральной бессонице» – всю ночь смотрели с удовольствием студенческие спектакли). А потом мы с ним с детства все увиденное обсуждали, он всегда пытался меня разговорить. Поэтому я в шестнадцать лет пошла учиться к Сергею Бархину и даже позабавила его своим знанием театра.
Сергей Бархин – легендарный художник театра и не менее легендарная личность. Чему вы у него учились прежде всего?
Все мои однокурсники были с каким-то образованием, я одна – после школы. Он потрясающе объяснял нам, что такое композиция, золотое сечение... Он вообще готов дать огромное количество знаний сию секунду, всем и всё. В невероятно артистичной форме при этом. Мы изучали тему и образ спектакля, чем они друг от друга отличаются. К сожалению, сейчас этому практически никто не учит. Я не знаю, что это – тренировка, склад ума, любовь к сценографии, но все мысли Сергея Михайловича направлены только на профессию. Он может идти по улице и все вокруг воспринимать и описывать с точки зрения сценографии. Это образ его мыслей. В этом секрет того, что он может работать с любыми режиссерами. Он тут же подстраивается под человека. Бархин – умный человек и очень хороший психолог, он тут же понимает режиссера и определяет его «горизонт смелости».
В советское время сценография была порою необычайно метафорична. Образ, сочиненный художником, часто формулировал идею спектакля, подсказывал ее зрителю даже более внятно, чем это мог сделать режиссер. Сегодня роль театрального художника стала скромнее, на ваш взгляд?
Она видоизменилась. Эзопов язык, который ушел из театральной практики, во многом снова востребован. Он просто приобрел новые черты и новые формы. Наиболее востребованные современные спектакли продолжают его использовать. Сегодня роль художника больше связана с образовательными моментами, с прививанием хорошего вкуса, правильного восприятия литературы даже. Мне кажется это сейчас важнее. А образы стали не такими конечными. Может, само время избегает окончательных решений.
В вашем решении сценографии будущего спектакля «Хаос» тоже есть некий дополнительный смысл, личная эмоция, подсказка зрителю?
Да, конечно. Я думаю, что путь, по которому развивается современное искусство, постмодернистский путь, себя постепенно изживает. И не столько эстетически, сколько этически. Он параллелен жизни и психологии людей, о которых идет речь в пьесе «Хаос»: хаотическому броуновскому движению ее героинь при бессмысленности целей. Поэтому возникает сценический образ некоего разрушающегося объекта, а потом снова собирающегося, как пазл, и создающего иллюзию монолита. Думаю, по ощущению это созвучно тому, что происходит сейчас с поколением тридцатипятилетних или сорокалетних современных женщин.
Вам приходится много работать с современными молодыми режиссерами. Чувствуют ли они то, о чем вы сейчас говорите. Какие у вас впечатления от совместного с ними творчества?
Прежде всего они очень-очень разные. Совершенно разные люди и совершенно разные театры. Сейчас я занимаюсь сразу двумя спектаклями в «Современнике» с двумя режиссерами, которые очень друг друга уважают и прекрасно друг к другу относятся. Но это люди как будто с разных планет. При этом они оба учились в РАТИ и оба достаточно успешно влились в театральную жизнь. Сейчас сосуществует множество стилей. И все это театр. Весною прошлого года у меня была выставка, которая так и называлась – «Разный театр».
А что-то изменилось в вашем отношении с режиссерами, когда вы сами закончили Высшие режиссерские курсы?
Я стала менее категорична. Все-таки я человек очень требовательный и тяжелый, но меня как-то на самом деле терпят еле-еле. Но теперь, наверное, более терпима, ощутив спектр проблем, стоящий перед режиссером. Я открытый человек и возмущалась прежде тоже открыто, а сейчас поняла, как важна политический момент в общей работе.
Будете в дальнейшем работать как режиссер?
Да, я сейчас участвовала в театральном альманахе в Центре Мейерхольда у Виктора Рыжакова, где была череда мини-спектаклей. Я делала такой пластический спектакль на грани с драматическим. В кино я работала пока только как художник по костюмам в большом проекте, который должен выйти в феврале: молодые режиссеры снимали современные детские сказки. Все миры были придуманными – бумажный цирк, мир игрушек, школа, где преподают вампиры – настоящее пиршество для художника по костюмам. Там снимались звезды, и это было хорошей школой. Когда на площадку одновременно приходят Куценко, Хабенский, Ксения Раппопорт и одного нужно одеть в костюм Словарика, а другого в Ipada, то это непросто, но очень интересно. Больше двухсот странных костюмов пришлось сделать. А высшие режиссерские курсы позволяют сейчас мне снимать фильмы про театральных художников, про выставки. Это совсем иначе смотрится на экране, когда они беседуют не с журналистом, а с коллегой. Очень забавно.
Вы рисуете очень миролюбивую картину.
А театральные художники вообще очень дружат. Во всяком случае в Москве диаспора очень дружная. Мы все друг друга знаем – от семнадцати до девяносто, все общаемся, и видимся постоянно, раз в три месяца. У нас дело организовано, как в советские времена. Собирается выставком, вместе отбираем работы, вместе делаем развеску, после выставки – праздник, а потом еще отдельное обсуждение, прямо как на комсомольском собрании.
Почему ж не конфликтуете?
Как говорит Сергей Михайлович Бархин: это потому что мы слуги. Художники в театре – слуги.
Ольга Харитонова