Пресса

Пресса


Зоя Юдина: Оставить профессию и стать просто мамой я не смогла


Это история, в которой возвращение в Саратов из столицы – огромный шаг вперед в плане профессиональном и личном. Зоя Юдина шесть лет назад уже давала интервью нашей газете. Тогда она была восходящей звездой областного театра драмы, играла Нину Заречную в «Чайке». Потом было замужество, рождение сына, Москва. Но в мае исполнится год, как она снова вернулась в саратовский театр драмы: «Бешеные деньги», «Па-де-де», новые роли, новые проекты – с Григорием Гришиным и Ольгой Яковлевой они делают программу «Кровь и плазма» для «Открытого канала». Почему всё это оказалось лучше, чем Москва? Насколько сложно сохранять семью на два города? Как ей удается сочетать материнство и актерскую профессию? Все эти вопросы крутились у меня в голове несколько месяцев. И я все-таки решилась их задать.


– Зоя, почему ты вернулась из Москвы в Саратов? Хотя нет, для начала – зачем ты вообще уезжала?


– Уехала я, как жена декабриста, за мужем. Сашу (саратовского артиста Александра Кузьмина. – А.М.) пригласили в «Табакерку» – у него там были перспективы, да и сейчас есть. А я уехала за ним, в надежде, что и мне в этом городе что-нибудь перепадет. Но, увы, ничего не вышло. А я вдруг поняла, что время идет, я не молодею, но ничего не делаю в профессии, только хожу по каким-то кастингам, куда-то пробуюсь и всё время слышу только «нет», «нет» и «нет». Из-за этого у меня началась настоящая депрессия.


Решение уехать обратно в Саратов было не самое легкое и не самое приятное. Последствия этого решения мы расхлебываем до сих пор. Но я могу точно сказать, что я ни разу не пожалела о том, что вернулась, потому что я занимаюсь профессией, занимаюсь делом, а не какими-нибудь сериалами на уровне тех, в которых я снималась. Была, правда, интересная работа с режиссером Сергеем Полянским – сериал «Перевозчик» с нашим саратовским Алексеем Комашко в главной роли. Но это был разовый опыт, к сожалению. Интересная работа была с режиссером Ильей Шеховцовым. А остальные «кины»... даже названия говорить не буду.


– Что за «кины»?


– Я в тебе и не сомневалась, что ты такие вещи не смотришь (смеется). Примитивные такие истории, как правило. Снимают быстро, сценарии чудовищные. Где в процессе работы люди очень удивляются, что ты можешь заплакать в кадре по-настоящему. Бежит к тебе гример с ментолом, чтобы под глазами намазать, а когда ты отвечаешь «не надо», у них шок – вы сами плачете? Вот такой уровень у «кина», в котором я снималась. Хотя бывают и исключения, конечно.


– Ментол под глаза?


– Да, есть такой прием – вот тут (Зоя показывает на нижнее веко) ментол мажут на слизистую, и человек начинает плакать. Слезы сами текут. Это такой специальный гримерный стик.

Зоя Юдина
– А как ты попадала на эти сериалы?


– В Москве есть общая база актеров. Из этой базы всех выдергивают. Через эту базу проходят все, кто приезжает в Москву в первый раз. Поработать на таких проектах – это такой лайт-вариант заработка. Хотя платят там совсем немного. Как попасть на проекты, которые нормально оплачиваются, мне неизвестно. Но я туда особо и не стремилась. У меня в приоритете всегда была работа в театре.


– А с московскими театрами почему не сложилось?


– Знаешь, если я скажу, что все такие подлые и злые и совсем меня не оценили, это будет неправда. Многие вещи я завалила сама: волновалась, зажалась, был внешний прессинг. Видимо, я оказалась недостаточно готова профессионально и недостаточно устойчива в плане психологическом, чтобы выиграть эту историю. С другой стороны, ну, не вышло и не вышло. Зато здесь вышло.


– У тебя не было профессиональной зависти к Саше?


– Была. И она была ужасно сильная. Эта зависть была, наверное, одной из составляющих моей депрессии. Потому что мне было дико стыдно за то, что я чувствую к нему эту зависть. Я понимала, что это глупо, пошло, подло – ревновать к собственному мужу, что он удачливее в профессии в данный момент, чем я. Наверное, решение вернуться отчасти было продиктовано стремлением доказать, во-первых, самой себе, что я вообще-то тоже на что-то способна.


– Возвращаться было страшно?


– Конечно, страшно. Я перед майскими праздниками позвонила Григорию Анисимовичу (Аредакову, художественному руководителю театра драмы. – А.М.). И когда он мне сказал: «Приезжай, всё будет хорошо», это было такое счастье. Вот представь – тебе зуб удалили, ты выходишь из стоматологии. Тебя там долго мучили, пытали, а потом сказали – всё, иди.


– Какое у тебя интересное восприятие Москвы – как камеры пыток.


– Не всё было ужасно. Опыт жизни в этом городе много мне дал в плане профессионального взросления. Даже посмотреть на то, как работают некоторые артисты в той же «Табакерке», как они репетируют, на каком градусе они просто пробуют роль, было очень круто. И спасибо судьбе за то, что у меня был такой шанс. Было много опыта хорошего, полезного, неожиданного. Но и плохого было, естественно, много.


Отрицательный опыт, впрочем, учит быстрее и интенсивнее, чем удачи. Например, теперь я стала гораздо легче относиться к критике в свой адрес. Если раньше мне какой-то режиссер замечание делал, я относила это на собственный счет. Мне казалось, что это не актриса на этапе репетиций еще пока не всё поняла, что потом поймет, а что это конкретная Зоя Юдина такая туповатая и глупая. А это совершенно не так. Там, когда тебе двадцать пять раз скажут, что вы не подходите, вы уже старая, или еще что-нибудь, ты на двадцать шестой раз думаешь – да пошли вы все. Это закаляет.


– Опыт ценный, но болезненный.


– Очень болезненный. Но действует на душу, на психику как ботокс. Ты перестаешь переживать из-за пустяков и понимаешь, что есть главные вещи, которые стоят твоего внимания, а есть не главные. И то, что второй режиссер на площадке как-то не так на тебя посмотрит, трогать тебя не должно.


– И какие вещи – главные?


– Раньше я была убеждена, что главная в жизни любовь. Сейчас прихожу к выводу, что нет. Когда жена Мандельштама пожаловалась ему, что несчастлива, он ей ответил: «А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива?». На самом деле всё, что присутствует в твоей жизни, – важно одинаково. Перекос в какую-то одну сторону вреден.


– Как ты влилась в новую старую жизнь?


– Хорошо влилась. Не могу сказать, что меня сильно ждали, но никакого особенного отторжения или враждебности я не почувствовала. Я вернулась даже в ту же гримерку, где я сидела. Девчонки меня пустили, я поставила на место мой стол.


Первой ролью после моего второго пришествия в театр стала Эва Шилкина, польская женщина, в «Па-де-де». Наверное, сейчас это моя любимая работа. Мне кажется, она получилась. И получилась потому, что в тот момент роль легла на мое внутреннее самоощущение. Сейчас мы репетируем «Живой труп» с Мариной Витальевной Глуховской. Там я Маша, цыганка. Тоже, мне кажется, будет любимой работой. Когда ты касаешься драматургов такого уровня, как Толстой, Достоевский, Чехов, это очень тебя поднимает, заставляет какие-то серьезные проблемы в себе затрагивать.

Зоя Юдина
– Ты можешь встроиться в любую роль или тебе нужно, чтобы роль резонировала с твоим опытом?


– Такое, чтобы персонаж с тобой совпадал, бывает очень редко. Обычно наоборот – надо что-то новое из себя вытаскивать или присваивать себе чужое мироощущение. Благодаря своему новому опыту многие вещи, которые я сейчас делаю на репетициях, я стала делать более осознанно, чем раньше. Следить не только за собой и за партнером, но и сидя в репзале на стуле, смотреть, как работает другой артист – какими нитками он шьет, какая у него логика, от чего он отталкивается? До этого у меня всё было на детском таком темпераменте.


– Я всегда замечала, что в студенческой игре эмоций – хоть ложкой ешь...


– Дети, на самом деле, как правило, играют себя в предлагаемых обстоятельствах. А взрослые артисты – не все, правда – дорастают до того, что начинают играть тему, начинают доносить мысль. По-моему, Дидро сказал, что в театр ходят не смотреть на слезы, а слушать речи, которые их исторгают. Вот в этом смысл. Римма Ивановна (Белякова – народная артистка РФ. – А.М.) нас всегда учила: умение заплакать на сцене не есть верх актерского мастерства, плакать должны в зале.


– Как тебе кажется, артисту, чтобы быть хорошим артистом, нужен большой круг общения или достаточно быть замкнутым на профессии?


– У всех по-разному. У меня друзей буквально человека три, и видимся мы нечасто. У меня нет потребности в общении ради общения. Мне прекрасно хватает общения с сыном, с мамой, с коллегами.


– Трудно сочетать актерскую профессию и материнство? Все-таки детские сады у нас работают до семи вечера, а спектакли в театре начинаются после шести.


– А это спасибо моей маме. Она очень помогает. Она Савву забирает, занимается с ним. В Москве бы мне точно не удалось сочетать профессию с материнством, даже если бы там всё получилось с детским садом. Пришлось бы, наверное, идти кассиром в магазин возле садика. А здесь нет, не трудно. Во-первых, у меня есть семья, которая мне помогает и меня поддерживает. Во-вторых, я выработала четкое правило – я никогда не занимаюсь профессией дома. Даже текст дома в руки не беру. Савка и так целыми днями в саду. Если я еще дома буду с текстом сидеть, это будет совсем уже хамство. Думать о роли, конечно, не прекращаешь никогда, но это уже внутренний процесс. Я теперь стараюсь соблюдать баланс, когда ты в равной степени всем своим частям жизни уделяешь внимание, всё получается хорошо.


– А с Сашей как вам удается сохранять семью на расстоянии?


– Тяжело. Но если бы я осталась в Москве и продолжила бы бултыхаться в бесконечной депрессии, мне, наверное, со временем потребовался бы врач... Мое возвращение было мерой жесткой, но необходимой. И мне кажется, что Саша меня понял, поскольку он сам актер.


– То есть это было только твое решение – уехать в Саратов?


– Да. Я понимаю, что я эгоистично поступила, но по-другому я не могла. Были варианты: или продолжать депрессировать, сходить с ума, сидеть без профессии, без работы, или поднять свой прелестный зад и уехать туда, где ты нужна. Для любого человека важно находится там, где он кстати. Я кстати здесь, Саша там. Мы оба работаем. У нас такая профессия. Москва это же не Лос-Анджелес – сел, приехал. Савва... он ребенок необычных родителей, соответственно, и воспитание у него необычное. Это же круто – ему всегда будет что вспомнить. Чувства вины у меня никакого перед сыном нет.


У Михаила Лабковского – это психолог такой модный, я вычитала очень правильную, как мне кажется, вещь: стюардессы нас учат – в аварийной ситуации сначала обеспечьте кислородной маской себя, потом ребенка. Чтобы не вырастить неврастеника, начинать надо с себя. Что я, собственно, и сделала. Эгоистично? Да. Но поменять себя, сказать – я забываю про профессию, буду только мамой, я не могу. Я пробовала. Уговаривала себя: родишь еще, будешь дома, ну что теперь... Это тоже путь, это тоже работа, и одна из самых сложных в мире – быть мамой. Но я так же честно призналась себе, что я – не могу. И обманывать себя, своего мужа и своего сына, говоря, что я вам всем тут супермама, я не буду. Потому что я не супермама и не супержена. Какая есть.


Анна Мухина

14.02.2017

«Газета недели в Саратове» № 5 (419)


Фото Матвей Фляжников


Возврат к списку