– Григорий Анисимович, вы всю жизнь работаете в одном из старейших театров российской провинции, руководите им уже более десяти лет. Как вы думаете, модель репертуарного театра действительно себя изживает, и на смену ей приходят более соответствующие социально-экономическим переменам и духу времени?

– Слава богу, что вопрос ставится не обо всем театре вообще, а только репертуарном. О том, который финансируется государством и сам полностью обеспечивать свою жизнедеятельность не может. Я люблю лопух, который растет у меня на даче. Он, когда один торчит, – такой красивый! Когда дело касается театра, нужно отвечать на простые вопросы. Они же и самые трудные. Для чего мы живем? Куда идет человечество? Если его цель не созидательна, то остальные вопросы задавать бесполезно. Что отдает Россия миру? Нефть и культуру. Нефть конечна, а культура, надеюсь, бесконечна. Искусство – то единственное, что оставляют после себя человеческие поколения. Если мыслить так, то репертуарный театр как явление не нуждается ни в оправдании, ни в объяснении. Мы любим повторять, что Россия литературоцентрична. А теперь давайте припомним великих писателей – от Пушкина. Все они писали пьесы. Ну кроме Достоевского, который и без них невероятно театрален. Даже наш земляк Чернышевский написал «Мастерица варить кашу». Зачем-то им это было нужно. Что мы можем противопоставить репертуарному театру? Анрепризный? Да, он был заново организован для спасения артистов, продававших свою известность, чтобы жить. Ни о каких художественных достижениях в данном случае говорить не приходится. Это коммерческая история.

– Оппоненты репертуарного театра подчеркивают его ангажированность. Действительно, советский театр, финансируемый государством, был обязан являться проводником государственной идеологии. Какие сейчас, с вашей точки зрения, существуют обязательства репертуарного театра перед «спонсором»?

– Сегодня ощутить обязанности, которые ставит государство перед театром, довольно сложно. Пока ясно только одно требование – самостоятельно зарабатывать деньги на свои постановки, как можно меньше получая от властных щедрот. Я хотел бы определить идеологию государства, но не могу при всем желании. Вопрос прежних десятилетий: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» – потерял актуальность. Ответы даны и театром в том числе: «Я умный, но бедный, потому что у меня есть совесть». Может, потому государству не нужен репертуарный театр, что он во все времена занимался постановками нравственных проблем? Эта модель театра сродни мастерской. После войны в Архангельскую область завозили американских плотников: взамен тех, что ушли на фронт и не вернулись. Вместе с исчезновением репертуарного театра исчезнет и театральная школа. Это по Саратову, в частности, совершенно очевидно: наша знаменитая школа как раз основана на репертуарном театре. Так мы что будем из-за границы артистов выписывать?

– Вот Жерар Депардье уже приехал.

– Когда приезжает кто-то и его встречают разнообразными щедрыми подарками, это хорошо и вызывает только улыбку. Теперь будем ждать Бриджит Бардо. Может, приют организует для животных. Мы ведь чужим готовы все отдать. Свои бедствуют. Но это дело привычное. Объяснять элементарные вещи труднее всего. Как доказать, что театр нужен, тем, кто этого не понимает? Казалось бы, дело сохранения культуры и искусства – закон. Но с его исполнением, с усилиями, которые должны быть на это направлены, – по-прежнему, дела обстоят печально. Любая власть не любит, когда человек задумывается. Лучше пусть в поту хлеб насущный добывает. А репертуарный театр заставляет размышлять, сомневаться, сравнивать, примерять на себя опыт другого, то есть заниматься тем, чем человек обязан заниматься, – думать. А не отвлекаться на развлечения, удовольствия и помощь пищеварению. Это тоже полезно, но не может стать идеологией.

– Вам не кажется, что театр сегодня пользуется этой взятой властью паузой недостаточно эффективно, не употребляет то время, пока она нефть продает и рассовывает купюры по карманам, на создание собственной «идеологии», не демонстрирует особого нравственного стоицизма и ясного понимания своих художественных задач?

– Наверное, этот упрек справедлив. Но прошло не так много лет после социальных потрясений девяностых. Так совпало, что они произошли практически одновременно с уходом мощных режиссерских личностей, тех, кто был способен подчинить жизнь театра единой художественной программе. Поначалу я видел свою основную задачу в сохранении главных принципов сильного репертуарного театра. Сейчас наступил иной период. Он связан не только с сохранением, но и с развитием театра, его открывающихся возможностей и поиском современного сценического языка. Вопреки расхожему мнению, театров, про которые говорят – «нафталин» – не так много. Разговоры о засилье стариков-бездельников, получающих зарплату, Саратовской драмы вообще не касаются. У нас, скорее, наблюдается нехватка возрастных актеров. Нам удалось собрать сильную зрелую часть труппы, привлечь творческими задачами интересную молодежь. Последнее особенно не просто, поскольку социальной поддержки в Саратове она практически не имеет – квартир не дают, оклады мизерные. Но прежний страх, что молодые не пойдут в артисты, потому что это копеечная и непрестижная профессия, у меня постепенно проходит. Среди абитуриентов все больше ребят, которые приходят заниматься театром осознанно. Поэтому уничтожать репертуарный театр как систему совершенно неверно. Я, напротив, наблюдаю процесс обретения театром ощущения собственной нужности. Этому помогают зрители, надо сказать. Они больше не бегают смотреть на медийные лица, как было еще не так давно. Им нужны глубокие серьезные интересные спектакли.

– Да, но открытия отечественной сцены, во многом повлиявшие на развитие мирового театра, остались в прошлом. Сегодня мы чаще слышим о достижениях немецкого или польского театра, чем о российских премьерах европейского уровня.

– Это очень смешно. Все равно, что говорить, что русская народная музыка отстает от негритянской народной музыки. Это просто разные музыки. Живущий в России человек ходит в театр сострадать, сочувствовать, сопереживать. Он ищет здесь ответов на вопросы, которые его мучают. Европейский театр, как бы ни любили его критики, часто оставляет душу российского зрителя холодной. За ним не нужно гнаться. Нужно его изучать, использовать и осмыслять его опыт. Но в основе нашего театра всегда оставался живой человек-артист и переживающий вместе с ним человек-зритель. Это прописные истины. Не знаю, как определить нынешнее место российского театра в европейском контексте. Но знаю, что нам нужно находиться в диалоге с западной культурой, не копируя ее.

– Совсем недавно вы сыграли в пьесе Максима Курочкина «Класс Бенто Бончева», которую поставил Михаил Угаров. Как бы вы определили, в чем заключался этот новый для вас опыт?

В ином способе существования. Способ выражения чувств несколько другой. Это касается только формы и совсем не противоречит правилам, установленным Щепкиным или Станиславским. Что значит стремление к документальности и призыв – ничего не играйте? Это значит – играйте, что вы ничего не играете! Внутренний мир героя остается на прежнем месте. Мы же понимаем способы существования в разных жанрах. Так и здесь. Суть не меняется. А формальные поиски в советское время действительно тормозились мощно. Но они были – что у Мейерхольда, что у Таирова, что у Вахтангова, всех не перечесть. Это государство требовало единообразия и театральной однопартийности. Но форму «слямзить» проще, чем докопаться до содержания. Русский актер все равно останется кричащей душой. Борис Андреев, учившийся в Саратовском театральном училище, диплом получил через много лет после окончания. Придумали не выдавать, потому что он якобы книги в библиотеку не сдал. Он был натурой буйной и своеобразной. На некоторых предметах скучал, уходил в маленькую комнатку истопника и философствовал там с ним под рюмочку вместо занятий.

– Изменилась ли за последние годы атмосфера театрального закулисья?

– В каждом театре есть свой дух. То, что принято в театре, и то, что не принято. В нашем театре сохранилось главное – приоритет сцены. Большинство людей в нашем театре служат. И это касается не только артистов. Цеха тоже приобщены к делу, которому надо служить. Они вкалывают. Они энтузиасты и настоящие творцы. Конечно, время от времени бурчат, что денег мало. Но все приносят в театр себя, готовы жертвовать своим временем, здоровьем, терпеть маленькие зарплаты, потому что у них есть цель – поставить спектакль.

– Как строятся сегодня взаимоотношения между театром драмы и публикой?

Эта проблема очень просто решалась внутри меня, когда я был актером. Я знал, что не нужно идти на поводу у публики, нужно ставить только высокую драматургию, а театр должен ставить только вечные вопросы и проблемы. Когда я сел волею судьбы в кресло художественного руководителя, произошло раздвоение: одна моя половинка продолжает отрицать компромиссы, а другая спрашивает, не сумасшедший ли я? Ведь нужно думать о выполнении плана, посещаемости, заполняемости зала и прочих важных показателях. Поэтому мы стараемся соблюдать баланс, следить за тем, чтобы, придерживаясь прежних собственных принципов, отвечать запросам самой разной зрительской аудитории. Я понимаю людей, которые хотят отвлечься от проблем, отдохнуть и получить удовольствие, знаю, как необходим сегодня человеку позитивный взгляд на жизнь. На чем его основывать, не занимаясь обманом и самообманом? – вот в чем вопрос. Поэтому мы ориентируемся и на запросы интеллектуальной части публики, и на более демократичную аудиторию.

Уничтожить репертуарный театр, на мой взгляд, невозможно. Можно только зачем-то затормозить процесс его развития. Стабильность труппы и приверженность хорошей драматургии составляет суть и необходимое условие всякого настоящего творческого устремления. Основатель Саратовской театральной школы Иван Артемьевич Слонов, имя которого носит наш театр, пройдя все виды антрепризных и частных театральных историй, пришел к необходимости создания репертуарного театра, много писал и говорил об этом, употребил свой талант и авторитет на собирание и воспитание легендарной труппы. Мы наследуем этой традиции.

Журнал «Театральная жизнь» № 3-4, 2013 год