ПРЕЛЕСТНИЦА из АМХЕРСТА

ПРЕМЬЕРА

ТРОЛЛЬ И ЦВЕТОК Ъ

Цветок был нежный и нелюдимый. Тролль -открытый и очень разносторонний. Разводил сад, пек изумительные пироги с мускатным орехом и получал призы на кулинарных конкурсах.

И как-то они уживались в одной женщине, которая всегда ходила в белом и с друзьями разговаривала через приоткрытую дверь, не пуская в дом. Сказочным существом нарек ее Джон Пристли: «Наполовину старая дева, наполовину любопытный тролль, а в сущности — смелый и «сосредоточенный» поэт, по сравнению с которым мужчины, поэты её времени, кажутся робкими и скучными».С эфемерным растением сравнила себя сама Эмили Дикинсон. «Росток, листок и лепесток//И солнца утренний поток -//Роса в траве -- пчела иль две --//Едва заметный ветерок//И я – цветок».

Эмили, Эмми -американский поэт 19 века, которую никто не знал, кое-как сумела опубликовать около десяти стихотворений - из тысячи восьмисот, написанных ей! И то с большой редакторской правкой. Теперь Дикинсон называют среди первых поэтов Америки. Писала стихи она весьма своеобразно: короткие строчки без названия, неожиданные тире и заглавные буквы для существительных.
Жизнь Эмми еще более странна. Она почти не покидала свой маленький городок Амхерст. Ее пуританская семья жила в Массачусетсе с XVII века. Отец был юристом и политиком, побывал даже конгрессменом США. После школы девочка училась в академии, где изучала английский, латынь, литературу, историю, ботанику, геологию, психологию и арифметику. Затем - в женской семинарии Маунт-Холиоук. Не окончила, вернулась в семью родителей и жила там, редко удаляясь от дома более чем на пять миль. Позже она и свою комнату наверху не покидала, а булочки для племянников спускала из окна - в корзинке на длинной веревке. Впрочем, это легенды и мифы ,как и то, что она страдала эпилепсией. Явный аутизм Эмми объясняется ее самодостаточностью, погруженностью в свой мир. Она не отделяла себя от этого двухэтажного дома с колоннами, от своих цветов на зарастающих клумбах, от лунного света ясной осенней ночи. Она не отделяла себя от природы .

Тихо желтая Звезда// На небо взошла,//Шляпу белую сняла//Светлая Луна, //Вспыхнула у Ночи вмиг//Окон череда --// Отче, и сегодня Ты//Точен, как всегда.

Ее стихи кажутся наивными и совсем простыми, в них наив и мудрость ребенка-поэта.«Намекни хотя бы взглядом//Заключенному о бегстве.// Даже ложь сладка бывает//Среди горестей и бедствий».

Или это: «Сражаться смело -- славный труд,//Но будет тот храбрее,// Кто разобьет в своей груди//Печали кавалерию».
Заключенная в узкое пространство сада и дома, она все хорошо понимала и чувствовала: и сладкий яд лжи, и всепроникающую печаль, и нашу, и не нашу невечность под луной.

Я знаю -- Небо, как шатер,//Свернут когда-нибудь,//Погрузят в цирковой фургон//И тихо тронут в путь.//Ни перестука молотков,// Ни скрежета гвоздей --//Уехал цирк -- и где теперь//Он радует людей?

Благодаря любимому театру – академдраме и спектаклю «Прелестница из Амхерста», поставленном известным театральным критиком, режиссером Ольгой Харитоновой, я впервые узнала Эмми, познакомилась с ее удивительными стихами, которые хочется читать и читать, а еще больше –слушать. Пьесу о ней написал Уильям Люс. Написал тонко: это такое сочетание писем и стихов, найденных в шкатулке после ее смерти.

Пьесу Ольга Игоревна поставила бережно, в дивном интерьере театрального музея, где нет ни сцены, ни возвышений, ни специально настроенных декораций. Ничего искусственнного, преувеличенного .И Эмили - сама простота и элегантность в исполнении «отдельной», штучной актрисы Тамары Джураевой.

Не могло быть лучшего выбора. Джураева – актриса абсолютной природной органики. Без внешнего лицедейства, без видимых актерских приспособлений. Она не играет героинь, а словно внутри себя находит и настраивает нужную радиоволну - иронии и любви (первая роль, которой она меня поразила, Силик в «Лошади Пржевальского» - тюз Киселева), аристократизма и любви (Гелла из «Мастера и Маргариты» - все были влюблены в Воланда, каким играл его Галко, и в Геллу), гордости и любви (Бернарда Альба в пьесе Лорки),любви и многотерпения (Тирца в пьесе «Хлам» Йосефа Бар-Йосефа), любви и материнской строгости (Кормилица в недавней постановке Ануя - большая удача актрисы).
Тамара, с ее тонкой прелестью, и внешне похожа на Эмми, как о той писали: «Женщина с легкой походкой, тихим детским голосом и быстрым умом». Образно описывала себя поэтесса: «Маленькая, словно птичка-крапивник, с глазами, цвета вишен, которые гости оставляют на дне бокалов».

В героине актриса видит любовь, одну любовь. Не к отдельному мужчине. Хотя случилась и такая – к человеку, которого она видела два раза в жизни. Он был обременен церковным саном, она –одниночеством, и взаимная их привязанность вылилась в переписку. Хотя – нужны ли были реальные, живые объекты той, что не покидала своей мансарды, а фантазия уносила ее в любой уголок вселенной?
Для того чтобы сделать Прерию, //нужны лишь Пчелка да цветок Клевера.// Пчелка и Клевер - их красота - да еще Мечта. //А если нет пчел и редки цветы, //то довольно одной мечты.

Это тоже Дикинсон, ее цитирует наш замечательный поэт Дмитрий Быков в статье, где называет ееамериканской Цветаевой. «Как вы это переведете - "There are the days when birds come back", - о ясных днях ранней осени, когда одна или две птицы возвращаются, чтобы бросить прощальный взгляд? Как переведешь эту "лазурно-золотую ошибку" сентябрьских небес, вдруг напоминающих июньские? Как переводить эти короткие строчки, чаще всего две-три строфы, - чтобы отрывистость, нервность, нежность не превратились в небрежность?»- пишет он взволнованно.

А как так прочитать ее стихи и сыграть саму Эмили, чтобы ее нервность и нежность не превратились в театральность, пусть даже в лучшем смысле слова ? Придумать пуританский наряд для актрисы, поместить в музее стенд со старинными снимками ( меняются на нем выразительные лица людей первых фотографий) и прозрачными, как лепестки, шалями с рифмами (художник Юрий Наместников) и доверить течение пьесы ровному, приветливому голосу Эмми. Он почти не меняется: не крепнет, не наливается гневом и не набирается скорби, приличествующих моменту. Просто рассказывает нам свою жизнь под строгим крылом отца, от первой детской влюбленности, первого непонимания самых близких( сестры и брата), первого осознания себя поэтом и первого же разочарования. «Мне бы хотелось, чтобы книга вышла в сафьяновом переплете», – говорит она взявшемуся ее поучать критику и издателю. Хотя он не собирается публиковать даже отдельные ее стихотворения. Еще один повод выдать афоризм: «В короткой жизни сей,//Что длится час, не боле,// Как много -- и как мало --//Того, что в нашей воле».

Мы уже чуть-чуть устаем, когда начинается собственно любовная история Эмили. Видимо, драматург не сумел прописать ее так же увлекательно, как историю неиздания ее стихов и добровольного затворничества героини. А, может, для нее эта история была не так и важна.
Медленно и изящно нарезав большой черный пирог – остается только зачарованно созерцать грацию движений актрисы- она уходит , плотно прикрыв за собой дверь. Видимо, к своим цветам и стихам. А мы, выдержав небольшую паузу, несмело встаем и делаем шаг вперед - попробовать этот «сухой»,без привычного слоя начинки пирог, куда отменная кулинарка Эмми добавила два фунта муки, два фунта сахара, два фунта масла, девятнадцать яиц, пять фунтов изюма, полтора фунта смородины и еще многое, многое другое. Вкус божественный! Моя бабушка, наполовину немка, делала что-то похожее, но с более скромным составом продуктов , почему-то называя это молдавским пряником.

…Раскатились на мифы бусинки жизни Эмили Дикинсон, раскатились по свету жемчужинки ее стихов, которые только вместе – ожерелье. Сходную с ней судьбу Цветаева предсказала еще в юности: «Моим стихам, написанным так рано, что и не знала, что я -поэт. //Сорвавшимся, как брызги из фонтана,//Как искры из ракет,//Ворвавшимся, как маленькие черти,//В святилище, где сон и фимиам,//Моим стихам о юности и смерти,-// Нечитанным стихам!..// Настанет свой черед».Настал черед и нам узнать жизнь и стихи Эмили Дикинсон. Хорошо, что это случилось в Литературном театре Саратовской драмы, на ее новой Третьей сцене, на моноспектакле удивительной Тамары Джураевой.